Евгений Дмитриевич Поливанов | |
---|---|
| |
Дата рождения | 28 февраля (12 марта) 1891[1] |
Место рождения | |
Дата смерти | 25 января 1938[2][1] (46 лет) |
Место смерти | |
Страна | |
Научная сфера | лингвистика |
Место работы | |
Альма-матер | Санкт-Петербургский университет |
Учёное звание | профессор |
Известен как | один из первых советских социолингвистов, автор «системы Поливанова» — кириллической транскрипции для японского языка, разработчик оригинальной теории языковой эволюции |
Евге́ний Дми́триевич Полива́нов (28 февраля [12 марта] 1891, Смоленск — 25 января 1938, Московская область) — русский и советский лингвист, востоковед и литературовед. Один из основателей ОПОЯЗа, участник Гражданской войны, в конце 1917 — начале 1918 годов — заведующий Восточным отделом Наркомата иностранных дел РСФСР и один из двух заместителей Л. Д. Троцкого, сотрудник Коминтерна, профессор ряда университетов, активный критик марризма. Один из основоположников советской социолингвистики и исторической фонологии, создатель оригинальной теории языковой эволюции, автор множества работ по языкам Востока (в частности, создатель используемой ныне русской транскрипции для японского языка) и Средней Азии, разработчик методик обучения русскому языку нерусских, участник языкового строительства.
Арестован 1 августа 1937 года по обвинению в шпионаже в пользу Японии. На суде виновным себя не признал. 25 января 1938 года расстрелян и похоронен на полигоне «Коммунарка». Реабилитирован 3 апреля 1963 года.
Евгений Дмитриевич Поливанов родился 12 марта (28 февраля по старому стилю) 1891 года в Смоленске в обедневшей дворянской семье. В 1908 году окончил Рижскую Александровскую гимназию и отправился учиться в Петербург, где сумел получить два филологических образования: в 1911 году окончил Практическую восточную академию по японскому разряду, а в 1912 году — историко-филологический факультет Петербургского университета[3][4]. Среди его университетских учителей были два крупнейших отечественных лингвиста того времени — И. А. Бодуэн де Куртенэ и Л. В. Щерба[4][5]. Лингвистические взгляды Поливанова складывались под их влиянием[4][6].
В течение следующих двух лет после окончания учёбы Поливанову, чтобы обеспечить себя, пришлось работать сразу в нескольких местах (частная гимназия Иозефовича и женские педагогические курсы новых языков), где преподавал французский, русский и латинский языки, а также общую фонетику[3]. С преподавательской работой он совмещал изучение языков и публикацию своих первых научных работ. Так, в 1914 году вышло в свет исследование: «Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков». В нём Поливанов предпринял попытку выявления общих корней японского языка и отдалённо родственных ему диалектов островов Рюкю[5].
Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года на средства Русско-японского общества. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма (1908—1995), отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка,Поливанов провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото — бывшую столицу Японии, где изучал киотский диалект[7].
В конце своего путешествия Поливанов побывал в Токио, где тоже изучал местную речь. Кроме того, в столице он надеялся повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя соотечественниками-японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом[8].
Однако средства, полученные от Русско-японского общества, стали подходить к концу, и в конце октября — начале ноября Поливанов возвратился в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он обрабатывал полученные материалы, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлял в то время академик В. В. Радлов[9].
Летом 1915 года Поливанов прибыл в Токио, рассчитывая вновь встретиться с людьми, с которыми он работал в прошлом году. Однако из-за летних каникул с профессорами Токийского императорского университета ему удалось встретиться лишь в сентябре, за несколько дней до отъезда. В столице, а потом в Киото Поливанов исследовал киотский говор: учёному удалось составить фонетический словарь (около 14 000 слов), провести очерк морфологии и записать несколько текстов. Решив продолжить изучение тосаксого диалекта, начатое им в прошлом году, Поливанов отправился на остров Сикоку. Там он поселился в небольшой деревне (Мороги) около города Коти (провинция Тоса), где исследовал речь местных жителей[10].
Перед возвращением в Россию Поливанов ещё раз побывал в Токио, где продолжил изучение говора уроженцев Киото (префектура Нагасаки). Учёный составил фонетические словари одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским[10].
В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший себя как учёный публикациями по японистике, был приглашён на должность приват-доцента по кафедре японского языка. Это противоречило традициям — людей, не окончивших факультет, на эту должность не избирали. Поливанова пригласил декан Восточного факультета Н. Я. Марр. Здесь Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами»[11].
О третьей поездке Поливанова в Японию (лето 1916 года) известно меньше. О ней есть подтверждения с японской стороны, но российские документы не сохранилось. Нет информации и о том, кто финансировал поездку. Существует мнение, что учёный работал на русскую военную разведку. По некоторым данным, он во время этой поездки посетил и Китай[12].
Таким образом, за время своих поездок Поливанов ознакомился почти со всеми основными японскими диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха)[12].
В 1914 году в Петрограде начал формироваться дружеский кружок филологов-формалистов, ставший впоследствии известным как ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка). Одним из основателей ОПОЯЗа стал Поливанов, присоединившийся к В. Б. Шкловскому и Л. П. Якубинскому во второй половине 1914 года. Его статьи вошли в первый «Сборник о теории поэтического языка» (выпущен осенью 1916 года) — одно из основных изданий ОПОЯЗа[13][14].
Поливанов не только занимался научной деятельностью, но и вёл активную политическую жизнь. В 1917 году он присоединился к левым меньшевикам и возглавил отдел печати Министерства иностранных дел Временного правительства. Во время Октябрьской революции он перешёл к большевикам и с ноября 1917 года стал исполнять обязанности одного из двух заместителей наркома иностранных дел Л. Д. Троцкого, в частности, готовил первоначальный текст Брестского мира[4][12]. Выполняя правительственное задание, Поливанов перевёл и опубликовал секретные договоры царского правительства с другими государствами[15]. К этому же году относится один из «документов Сиссона», на котором присутствует фамилия учёного. Однако в начале 1918 года между Поливановым и Троцким произошёл конфликт, в ходе которого нарком обвинил учёного в служебных злоупотреблениях (позднее он также говорил о пристрастии Поливанова к спиртным напиткам и о его принадлежности к черносотенному «Союзу русского народа»[16]). В результате Поливанов оказался под следствием, по результатам которого был оправдан. После конфликта Поливанов ушёл из Наркоминдела[17].
В том же году он стал работать заведующим Восточным отделом Информационного бюро Северной области, позже — организатором китайской коммунистической секции при Петроградском комитете РКП(б)[3]. Кроме того, он продолжал свои научные занятия и преподавание. В 1917 году вышла его статья о японской транскрипции, в два последующих года — ещё несколько работ по японскому языку. После реформы русской орфографии 1918 года он выступил в её поддержку[18]. Совмещая политическую, научную и преподавательскую деятельность, Поливанов в 1919 году вступил в РКП(б) и получил в 28 лет звание профессора[4][12].
В 1921 году он переехал в Москву, где начал работать заместителем начальника Дальневосточного отдела Коминтерна и заведовать восточным сектором в Коммунистическом университете трудящихся Востока. В том же году Поливанов был командирован Коминтерном в Ташкент для работы в законспирированном отделе по линии Синьцзяна и дунган. С конца года он работал профессором Среднеазиатского университета и заместителем председателя Государственного учёного совета Туркреспублики. В этот период Поливанов начал научную работу по языкам Средней Азии. В 1922 году на II съезде узбекских работников просвещения он сделал доклад о латинском алфавите для узбекского языка. Год спустя вышла его брошюра, посвящённая проблемам реформы графики некоторых тюркских языков, затем он продолжил заниматься вопросами узбекской письменности и выпустил статью о казахской графике[18]. В 1924 — 1925 годах Поливанов в Ташкенте заведовал Главлитом. В 1924 году по вызову Военной академии ездил в Москву для преподавания японского языка. В 1926 году продолжал заниматься вопросами письменности ряда тюркских языков[19], а также во Владивосток работал профессором японского языка Дальневосточного университета. В мае Поливанову предоставили командировку в Японию, где он провёл несколько дней[3][20].
Осенью 1926 года Поливанова пригласили в Москву, где он работал в КУТВе и председателем лингвистической секции РАНИОН[3][4]. Учёный активно занимался научной деятельностью. Были изданы его научные работы по языкам народов СССР и Востока, в частности, «Введение в языкознание для востоковедных вузов»[20]. В июне 1927 года вместе с Н. Ф. Яковлевым и Л. И. Жирковым он участвовал в заседаниях Комиссии по унификации алфавита Пленума Всесоюзного центрального комитета по проведению нового тюркского алфавита. В 1928 году Поливанова избрали в состав Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита. В этом же году в сборниках «Культура и письменность Востока», а также в периодической печати были опубликованы статьи, в которых Поливанов подытожил результаты своих работ, связанных с деятельностью научного совета и комиссии. Помимо этого, он продолжал писать обзорные статьи, где давал общий очерк реформы графики народов СССР[19].
В 1923—1924 гг. сформировалось «новое учение о языке» («яфетическая теория»), автором которого был Н. Я. Марр. Научный авторитет академика, его идеи о всемирном языке и резкая враждебность «буржуазной» науке Запада и дореволюционной России привлекли на его сторону множество влиятельных людей, в том числе из высших эшелонов власти. К концу 1920-х годов марризм, пользующийся поддержкой властей, фактически стал монопольным направлением в советском языкознании. От других лингвистов требовали полного признания «нового учения о языке» и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись[21].
Немногие осмеливались выступать против этого псевдонаучного учения. Одним из таких людей был Поливанов. Первоначально он спокойно относился к теории Марра и даже находил в ней некоторые ценные идеи. Но, положительно оценивая достижения Н. Я. Марра в сравнительно-историческом изучении южнокавказских языков, он не мог принять яфетическую теорию ввиду её необоснованности языковыми фактами[22]. В феврале 1929 года Поливанов выступил в Коммунистической академии с докладом, где убедительно выявил недоказанность и ошибочность марровских построений. Однако марристы во главе с В. М. Фриче и В. Б. Аптекарем ответили Поливанову в духе обличительной полемики, даже обвинив его в принадлежности в дореволюционное время к черносотенной организации. Настроение слушателей, среди которых преобладали нелингвисты, было также не в его пользу, и учёный потерпел поражение[21].
С этого момента началась целенаправленная травля Поливанова — он потерял возможность работать в Москве. В 1929 году Поливанов уехал в Самарканд, где стал работать в Узбекском государственном НИИ, а в 1931 году — переехал с институтом в Ташкент[3][4]. Но даже в Средней Азии марристы продолжали его преследовать. В том же году Поливанову удалось выпустить книгу «За марксистское языкознание», в которой он вновь критиковал марризм. После этого травля развернулась с новой силой, и Поливанов лишился возможности печататься в Москве и Ленинграде[21]. Одной из последних его опубликованных работ стала статья о японском языке в Большой советской энциклопедии[20].
С 1934 года Поливанов жил в городе Фрунзе (ныне Бишкек), работая профессором в Киргизском институте культурного строительства[3][23]. Наряду с преподавательской деятельностью он активно занимался исследованием дунганского языка и работал над переводом киргизского эпоса «Манас»[24].
В конце июля 1937 года из Москвы пришла шифротелеграмма, подписанная заместителем наркома внутренних дел М. П. Фриновским, в которой предписывалось арестовать профессора Поливанова и доставить его в Москву. Первоначально запрос ошибочно был отправлен в Алма-Ату, лишь позже Поливанова отыскали в Фрунзе. Арест провели в ночь на 1 августа, и учёного вскоре перевезли в столицу, во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке[24]. Поливанов был обвинён в работе на иностранную разведку и шпионаже по статье 58-1а УК и направлен в Бутырскую тюрьму[4][25]. К учёному применяли пытки, вынуждая давать ложные показания. Так, в протоколе от 15 октября рассказывается о шпионской деятельности Поливанова якобы работающего на японскую разведку с 1916 года. Поливанов подписал протокол, но его почерк заметно отличался от прежнего, что объясняется, по мнению исследователей, последствием пыток[26].
В подписанном И. В. Сталиным и В. М. Молотовым списке лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР, от 1 ноября 1937 года Поливанов подлежал репрессии по 1-й категории (расстрел)[27].
25 января 1938 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором Поливанов отказался от показаний, данных на предварительном следствии, и не признал себя виновным. Он сообщил, что всегда работал честно и никогда не был шпионом. Суд признал его виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-1а, 58-8 и 58-11 УК РСФСР, и приговорил к высшей мере наказания. В тот же день Евгений Дмитриевич Поливанов был расстрелян на полигоне «Коммунарка» и там же похоронен[28][29].
Основанием для начала пересмотра дела стало письмо директора Института языкознания АН СССР Б. А. Серебренникова от 25 декабря 1962 года на имя Генерального прокурора СССР Р. А. Руденко. Также были рассмотрены показания других знавших Поливанова людей: Ю. Я. Яншансина, К. К. Юдахина, Б. М. Юнусалиева, В. Б. Шкловского и В. А. Каверина , которые дали положительную характеристику учёного[30].
3 апреля 1963 года Пленум Верховного Суда СССР постановил отменить приговор и дело в отношении Поливанова производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступлений — Поливанов был реабилитирован[31].
С 1921 года женой Поливанова была Бригитта Альфредовна Поливанова-Нирк (1899—1946), по происхождению эстонка. Родилась в городе Валга, позже жила в Ревеле (ныне Таллин), училась в Петроградском университете. После ареста мужа выехала в Ташкент. 17 ноября 1937 года во Фрунзе из Москвы пришло предписание о её аресте как «жены врага народа», но из-за отъезда Бригитты Альфредовны разыскать её удалось позднее. Арест произошёл 10 апреля 1938 года в Ташкенте, следствие проходило во Фрунзе. 13 ноября того же года Поливанова-Нирк была осуждена к 10 годам лагерей как «агент польской разведки». Умерла в Каргопольлаге (Каргополь) 1 июля 1946 года; реабилитирована в 1989 году.
В Ташкенте и Фрунзе вместе с Поливановыми жила сестра Бригитты — Аврелия Альфредовна Нирк (по мужу Одоевская). Её судьба после 1937 года неизвестна[32].
Поливанов был лингвистом широкого профиля и внёс вклад во многие области языкознания.
Значителен его вклад в японистику. В ходе своих поездок в Японию Поливанов первым в мировой науке определил характер японского ударения[15], а также начал систематическое изучение японской акцентуации и диалектологии[33]. Он описал фонологическую систему литературного языка и ряда диалектов, предложил реконструкцию праяпонской фонологической системы и выдвинул гипотезу о родстве японского языка с австронезийскими. В 1917 году им была предложена система записи японских слов кириллицей, которая носит его имя и широко используется и поныне. В соавторстве с О. В. Плетнером Поливановым была издана грамматика японского языка[34].
Работы учёного сыграли особую роль в развитии советской китаистики. Поливановым были отмечены особенности китайской фонетики; совместно с А. И. Ивановым им была создана грамматика китайского языка. Он разработал фонетическую теорию, предложив понятие слогофонемы, и заложил основы теории сложного слова. Его идеи были впоследствии развиты другими учёными[35].
Поливанов занимался вопросами родственных отношений корейского языка. Он был одним из первых лингвистов, применивших метод внутренней реконструкции для анализа неиндоевропейских языков. В 1923 году он сформулировал гипотезу о родстве корейского и алтайских языков, которая в 1927 году сложилась в подкреплённую рядом доказательств теорию об алтайском происхождении корейского языка. Независимо от Поливанова к таким же выводам пришёл Г.-Й. Рамстедт, благодаря работам которого данная теория получила признание в мировой науке[36].
Учёный участвовал в языковом строительстве, занимаясь созданием письменностей и литературных норм для языков народов СССР, в частности языков Средней Азии (узбекский, дунганский и др.). Он также разработал лингвистические и методические основы обучения русскому языку нерусских[23].
Поливанов — один из основоположников советской социолингвистики, изучавший язык как общественное явление[37]. Он обосновал необходимость социальной диалектологии наряду с диалектологией территориальной. Им выдвинуто положение о зависимости темпов языковой эволюции от темпов развития общества. В работах Поливанова 1920-х годов была впервые высказана мысль о том, что общество влияет на язык не непосредственно, что изменения в социальной жизни не могут влиять на характер и направление языковой эволюции, хотя способны ускорять или замедлять её ход. Концепция Поливанова была развита в 1960-х годах М. В. Пановым, который сформулировал теорию языковых антиномий[15].
Поливанов стремился разработать общую теорию языковой эволюции (назвав её лингвистической историологией), стараясь совместить в ней идеи историка Н. И. Кареева с положениями диалектического материализма. Учёный не успел создать цельную теорию, но выдвинул ряд общих принципов и разработал её фрагмент — конвергентно-дивергентную теорию[38], ставшую основой диахронической фонологии, и некоторых других разделов диахронической лингвистики[39]. Формулы Поливанова, обобщающие весь предшествующий опыт исследования звуковых изменений, являются одним из фундаментальных открытий сравнительно-исторической фонетики[40].
Определённый вклад он внёс в теорию и практику сопоставительного метода, идея которого была ранее теоретически обоснована Бодуэном де Куртенэ. Классическим применением этого метода стали исследования Поливанова 1930-х годов[41].
Говоря о различии между синтаксисом, морфологией и лексикой, Поливанов впервые поставил вопрос о фразеологии как самостоятельной лингвистической дисциплине. В 1928 году он высказал мысль о том, что фразеология займет «обособленную и устойчивую позицию… в лингвистической литературе будущего»[18].
Поливанов изучал и фольклор. Он был одним из первых крупных исследователей киргизского эпоса «Манас». В 1930-е годы многие главы эпоса были впервые переведены на русский именно им[23][42].
Современники Евгения Поливанова оценивали его по-разному, но все они отмечали необычность его личности.
Писатель В. А. Каверин, хорошо знавший учёного, в своих воспоминаниях описал его так:
Черты гениальности, черты огромного превосходства над окружающими в Поливанове начинали сверкать мгновенно. <…> Тынянов, и я вслед за ним, принимал Поливанова как фигуру настолько загадочную, странную, не ложившуюся в обычные представления. Какой-то ореол таинственности окружал всегда эту фигуру.
В романе «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» он изобразил его под фамилией Драгоманова[43].
Лингвист Н. Н. Поппе в одной из своих публикаций сравнивал Поливанова с героем повести Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». В другой публикации он дал ему следующую характеристику[43]:
К категории человеческих отбросов принадлежал Евгений Дмитриевич Поливанов, блестящий лингвист и автор первоклассных трудов по японскому языку.
Другой лингвист, П. С. Кузнецов, отозвался о нём следующим образом[43]:
Человек он был необычный (это, кажется, всем известно). У него были две жены, с которыми он жил по очереди, слуга-китаец и собака. Кроме того, он был наркоман. <…> Моральные принципы и стыд для Е. Д. не имели никакого значения, но был он человек добрый и отзывчивый. Р. О. Шор однажды так характеризовала его: «Он с вас рубашку снимет, а когда нужно, с себя за вас снимет». Когда у него не было денег, ему ничего не стоило встать на углу улицы и просить милостыню.
Факт наркомании Поливанова (к наркотикам он пристрастился не позже первой половины 1920-х годов) подтверждается документами следственного дела: для поддержки физического состояния ему были необходимы инъекции героина[43][44]. С наркоманией также связана приостановка членства учёного в партии в 1926 году[15].
Несмотря на неоднозначность некоторых моментов биографии Поливанова, мемуаристы отмечают талантливость Евгения Дмитриевича. Писатель и литературовед В. Б. Шкловский писал о своём друге[43]:
Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком.
Поливанов был выдающимся полиглотом и знал, как он сам утверждал, 18 языков: французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский, эстонский и русский[45]. В различных источниках указывается, что Поливанов знал более двух десятков языков — вероятно, помимо указанных 18, он знал пассивно некоторые другие языки (в книге И. П. Сусова указываются абхазский, азербайджанский, албанский, калмыцкий, ассирийский, арабский, грузинский, дунганский, корейский и мордовский (эрзя) языки[22]). По словам современников, Поливанов мог переводить с листа Гёте с немецкого на узбекский язык[43].
Занимаясь вопросами поэтики, Поливанов не только переводил стихи с других языков, но и писал их сам (под псевдонимом Бо Цзи-шэн)[46].
В юности Поливанов лишился кисти левой руки. Существуют различные предположения об обстоятельствах потери. Согласно одной версии, кисть пришлось ампутировать из-за гангрены, причиной которой стало использование нестерильного шприца. По другой — нетрезвый Поливанов поскользнулся, прыгнув с вагонной подножки, и его кисть попала под колесо[47]. По версии Шкловского, Поливанов, прочитав «Братьев Карамазовых», на спор положил руку под поезд[48]. Поливанов всегда старался показать, что этот физический недостаток ему не мешает. По рассказам жительницы рыбацкой деревни Миэ, Поливанов прекрасно плавал. В годы работы в Средней Азии он, опаздывая на лекцию, мог подняться в аудиторию по водосточной трубе[49].
В Смоленске, родном городе Поливанова, в память об учёном регулярно проводятся филологические научные конференции — Поливановские чтения[50]. В 2001 году в рамках данных чтений прошёл международный семинар «Е. Д. Поливанов и его идеи в современном освещении»[51].
При жизни у Поливанова вышло около 140 публикаций, в том числе более 20 книг и брошюр. Многие работы остались в рукописном виде либо были утеряны[52].
Ниже представлены некоторые труды учёного[53].
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Данная страница на сайте WikiSort.ru содержит текст со страницы сайта "Википедия".
Если Вы хотите её отредактировать, то можете сделать это на странице редактирования в Википедии.
Если сделанные Вами правки не будут кем-нибудь удалены, то через несколько дней они появятся на сайте WikiSort.ru .